Люблю поэзию.

[olgar]

Так оно обычно и бывает.

[olgar]

Не доливайте водку в пиво,
Во-первых, это некрасиво.
А во-вторых, снижает слог,
А в-третьих, просто валит с ног.

Не прочищайте пальцем носа,
На это в свете смотрят косо.
Как светских тонкостей знаток,
Рекомендую всем платок.

Не зажимайте дам в парадном,
При здешнем климате прохладном
Столь безыскусный стиль сулит
Партнерам лишь радикулит.

Не гладьте брюки на ночь глядя,
Поскольку брюки на ночь гладя,
Придется снять их все равно,
Чтобы не выглядеть смешно.

Не доверяйте акушерам,
Они завидуют в душе вам.
Когда ж придет пора рожать,
Услуг их следует бежать.

Не ешьте курицу с соседом,
По понедельникам и средам.
А, впрочем, и в другие дни
Старайтесь есть ее одни.

Не все, прочитанное вами,
Возможно выразить словами,
Но тайный смысл заветных строк
И вам откроется в свой срок.

[Siniza]

Мне нравится, что вы больны не МНОЙ,
Мне нравится, что я больна не ВАМИ!

[olgar]

И мне нравится.)))

[one_more_year_here]

Что ж мне оставалось делать, как не идти в Париж? Прихожу. Иду в сторону Нотр-Дама, иду и удивляюсь: кругом одни бардаки. Стоит только Эйфелева башня, а на ней генерал Де Голль, ест каштаны и смотрит в бинокль во все четыре стороны света. А какой смысл смотреть, если во всех четырех сторонах одни бардаки!... По бульварам ходить, положим, там нет никакой возможности. Все снуют - из бардака в клинику, из клиники опять в бардак. И кругом столько трипперу, что дышать трудно. Я как-то выпил и пошел по Елисейским полям кругом столько трипперу, что ноги передвигаешь с трудом. Вижу: двое знакомых - она и он, оба жуют каштаны и оба старцы. Где я их видел? в газетах? не помню, короче, узнал: это Луи Арагон и Эльза Триоле. "Интересно, - прошмыгнула мысль у меня, - откуда они идут: из клиники в бардак или из бардака в клинику?" И сам же себя обрезал: "Стыдись. Ты в Париже, а не в Храпунове. Задай им лучше социальные вопросы, самые мучительные социальные вопросы..." Догоняю Луи Арагона и говорю ему, открываю сердце, говорю, что я умираю от внутренних противоречий, и много еще чего - а он только на меня взглянул, козырнул мне, как старый ветеран, взял свою Эльзу под руку и дальше пошел. Я опять их догоняю, и теперь уже говорю не Луи, а Триоле: говорю, что умираю от недостатка впечатлений, и что меня одолевают сомнения именно тогда, когда я перестаю отчаиваться, тогда как в минуты отчаяния я сомнений не знал... - а она, как старая блядь, потрепала меня по щеке, взяла под руку своего Арагона и дальше пошла... Потом я, конечно, узнал из печати, что это были совсем не те люди, это были, оказывается, Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар, ну да какая мне теперь разница? Я пошел по Нотр-Дам и снял там мансарду. Мансарда, мезонин, флигель, антресоли, чердак - я все это путаю и разницы никакой не вижу. Короче, я снял то, на чем можно лежать, писать и трубку курить. Выкурил я двенадцать трубок - и отослал в "Рувю де Пари" свое эссе под французским названием "Шик и блеск иммер жлегант". Эссе по вопросам любви. А вы ведь сами знаете, как тяжело во Франции писать о любви. Потому что все, что касается любви, во Франции уже давно написано. Там о любви знают все, а у нас ничего не знают о любви. Покажи нашему человеку со средним образованием, покажи ему твердый шанкр и спроси: "Какой это шанкр твердый или мягкий?" - он обязательно брякнет: "Мягкий, конечно", а покажи ему мягкий - так он и совсем растеряется. А там - нет. Там, может быть, не знают, сколько стоит зверобой, но уж если шанкр мягкий, так он для каждого будет мягок и твердым его никто не назовет... Короче, "Ревю де Пари" вернул мне мое эссе, под тем предлогом, что оно написано по-русски, что французский один только заголовок. Что ж вы думаете? - я отчаялся? Я выкурил на антресолях еще тринадцать трубок - и создал новое эссе, тоже посвященное любви. На этот раз оно все, от начала до конца, было написано по-французски, русским был только заголовок: "Стервозностьи создал новое эссе, тоже посвященное любви. На этот раз оно все, от начала до конца, было написано по-французски, русским был только заголовок: "Стервозность как высшая и последняя стадия блядовитости". И отослал в "Ревю де Пари". - И вам опять его вернули? - спросил черноусый, в знак участия рассказчику и как бы сквозь сон... - Разумеется, вернули. Язык мой признали блестящим, а основную идею ложной. К русским условиям, - сказали, - возможно, это и применимо, но к французским - нет; у вас, у русских, ваша блядовитость, достигнув предела стервозности, будет насильственно упразднена и заменена онанизмом по обязательной программе; у нас же, у французов, хотя и не исключено в будущем органическое врастание некоторых элементов русского онанизма, с программой более произвольной, в нашу отечественную содомию, в которую через кровосмесительство - трансформируется наша стервозность, но врастание это будет протекать в русле нашей традиционной блядовитости и совершенно перманентно!.. Короче, они совсем за...али мне мозги. Так что я плюнул, сжег свои рукописи вместе с мансардой и антресолями - и через Верден попер к Ламаншу.

Поэма "Москва-Петушки"

[one_more_year_here]

Не сначала, не до конца, вырвано из контекста

Гаснущие блики ближе к сердцу
Принимает он, чем нас с тобою,
Ближе к водам Стикса, чем канала,
Он стопу преследует стопою.
Нет начала, есть огонь шандала,
Есть чужак, утративший прозванье,
В сумерках китайского квартала
В лавке небылиц в одно касанье,
С мелкой буквы, со строки некрасной
Длящий не свое повествованье ...

Простой гугл вам расскажет остальное

[Vladimir MSIA]

М. Ю. Лермонтов. 1840 г. Мцыри.

5

Меня могила не страшит:
Там, говорят, страданье спит
В холодной вечной тишине;
Но с жизнью жаль расстаться мне.
Я молод, молод... Знал ли ты
Разгульной юности мечты?
Или не знал, или забыл,
Как ненавидел и любил;
Как сердце билося живей
При виде солнца и полей
С высокой башни угловой,
Где воздух свеж и где порой
В глубокой скважине стены,
Дитя неведомой страны,
Прижавшись, голубь молодой
Сидит, испуганный грозой?
Пускай теперь прекрасный свет
Тебе постыл; ты слаб, ты сед,
И от желаний ты отвык.
Что за нужда? Ты жил, старик!
Тебе есть в мире что забыть,
Ты жил, - я также мог бы жить!

6

Ты хочешь знать, что видел я
На воле? - Пышные поля,
Холмы, покрытые венцом
Дерев, разросшихся кругом,
Шумящих свежею толпой,
Как братья в пляске круговой.
Я видел груды темных скал,
Когда поток их разделял.
И думы их я угадал:
Мне было свыше то дано!
Простерты в воздухе давно
Объятья каменные их,
И жаждут встречи каждый миг;
Но дни бегут, бегут года -
Им не сойтиться никогда!
Я видел горные хребты,
Причудливые, как мечты,
Когда в час утренней зари
Курилися, как алтари,
Их выси в небе голубом,
И облачко за облачком,
Покинув тайный свой ночлег,
К востоку направляло бег -
Как будто белый караван
Залетных птиц из дальних стран!
Вдали я видел сквозь туман,
В снегах, горящих, как алмаз,
Седой незыблемый Кавказ;
И было сердцу моему
Легко, не знаю почему.
Мне тайный голос говорил,
Что некогда и я там жил,
И стало в памяти моей
Прошедшее ясней, ясней...

[Vladimir MSIA]

М.Ю. Лермонтов (1829—1839). Демон.

VII

Клянусь полночною звездой,
Лучом заката и востока,
Властитель Персии златой
И ни единый царь земной
Не целовал такого ока;
Гарема брызжущий фонтан
Ни разу жаркою порою
Своей жемчужною росою
Не омывал подобный стан!
Еще ничья рука земная,
По милому челу блуждая,
Таких волос не расплела;
С тех пор как мир лишился рая,
Клянусь, красавица такая
Под солнцем юга не цвела.

VIII

В последний раз она плясала.
Увы! заутра ожидала
Ее, наследницу Гудала,
Свободы резвую дитя,
Судьба печальная рабыни,
Отчизна, чуждая поныне,
И незнакомая семья.
И часто тайное сомненье
Темнило светлые черты;
И были все ее движенья
Так стройны, полны выраженья,
Так полны милой простоты,
Что если б Демон, пролетая,
В то время на нее взглянул,
То, прежних братии вспоминая,
Он отвернулся б — и вздохнул...

[one_more_year_here]

Иван Иваныч издавна
Носил с собой кусок газеты
Ему была газета эта
Для просвещения нужна ...

[olgar]

Мелодекламация! Жертвам хейза2015 посвящается!

[one_more_year_here]

Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером
подышать свежим воздухом, веющим с океана.
Закат догорал в партере китайским веером,
и туча клубилась, как крышка концертного фортепьяно.

Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам,
рисовала тушью в блокноте, немножко пела,
развлекалась со мной; но потом сошлась с инженером-химиком
и, судя по письмам, чудовищно поглупела.

Теперь тебя видят в церквях в провинции и в метрополии
на панихидах по общим друзьям, идущих теперь сплошною
чередой; и я рад, что на свете есть расстоянья более
немыслимые, чем между тобой и мною.

Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем
ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил,
но забыть одну жизнь -- человеку нужна, как минимум,
еще одна жизнь. И я эту долю прожил.

Повезло и тебе: где еще, кроме разве что фотографии,
ты пребудешь всегда без морщин, молода, весела, глумлива?
Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии.
Я курю в темноте и вдыхаю гнилье отлива.

[person1534]

Дон Гуан

Слуга покорный! я едва-едва
Не умер там со скуки. Что за люди,
Что за земля! А небо?.. точный дым.
А женщины? Да я не променяю,
Вот видишь ли, мой глупый Лепорелло,
Последней в Андалузии крестьянки
На первых тамошних красавиц – право.
Они сначала нравилися мне
Глазами синими, да белизною,
Да скромностью – а пуще новизною;
Да, слава богу, скоро догадался —
Увидел я, что с ними грех и знаться —
В них жизни нет, всё куклы восковые;
А наши!.. Но послушай, это место
Знакомо нам; узнал ли ты его?



Лепорелло

Как не узнать: Антоньев монастырь
Мне памятен. Езжали вы сюда,
А лошадей держал я в этой роще.
Проклятая, признаться, должность. Вы
Приятнее здесь время проводили,
Чем я, поверьте.



Дон Гуан (задумчиво)

Бедная Инеза!
Ее уж нет! как я любил ее!



Лепорелло

Инеза! – черноглазая... о, помню.
Три месяца ухаживали вы,
За ней; насилу-то помог лукавый.



Дон Гуан

В июле... ночью. Странную приятность
Я находил в ее печальном взоре
И помертвелых губах. Это странно.
Ты, кажется, ее не находил
Красавицей. И точно, мало было
В ней истинно прекрасного. Глаза,
Одни глаза. Да взгляд... такого взгляда
Уж никогда я не встречал. А голос
У ней был тих и слаб – как у больной —
Муж у нее был негодяй суровый,
Узнал я поздно... Бедная Инеза!..

[olgar]

Хха! Давеча рассуждали об эстетике Бродского.

Тогда, когда любовей с нами нет,
Тогда, когда от холода горбат,
Достань из чемодана пистолет,
Достань и волоки его в ломбард.
Купи на эти деньги патефон
И где-нибудь на свете потанцуй,
(В затылке нарастает перезвон)
Ах, ручку патефона поцелуй.
Па --
слушайте совета скрипача,
Как следует стреляться сгоряча:
Не в голову, а около плеча!
Живите только плача и крича!
На блюдечке я сердце понесу
И где-нибудь оставлю во дворе.
Друзья, ах догадайтесь по лицу,
Что сердце не отыщется в дыре,
Про --
деланной на розовой груди,
И только патефоны впереди,
И только струны - струны, провода,
И только в горле красная вода.

[olgar]

The Dormouse and the Doctor
A.A. Milne
There once was a Dormouse who lived in a bed
Of delphiniums (blue) and geraniums (red)
And all the day long he'd a wonderful view
Of geraniums (red) and delphiniums (blue)

A Doctor came hurrying round, and he said:
"Tut-tut, I am sorry to find you in bed.
Just say 'Ninety-nine', while I look at your chest...
Don't you find that chrysanthemums answer the best?"

The Dormouse looked round at the view and replied
(When he'd said "Ninety-nine") that he'd tried and he'd tried,
And much the most answering things that he knew
Were geraniums (red) and delphiniums (blue).

The Doctor stood frowning and shaking his head,
And he took up his shiny silk hat as he said:
"What the patient requires is a change," and he went
To see some chrysanthemum people in Kent.

The Dormouse lay there, and he gazed at the view
Of geraniums (red) and delphiniums (blue),
And he knew there was nothing he wanted instead
Of delphiniums (blue) and geraniums (red).

The Doctor came back and, to show what he meant,
He had brought some chrysanthemum cuttings from Kent.
"Now these," he remarked, "give a much better view
Than geraniums (red) and delphiniums (blue)."

They took out their spades and they dug up the bed
Of delphiniums (blue) and geraniums (red),
And they planted chrysanthemums (yellow and white).
"And now," said the Doctor, "we'll soon have you right."

The Dormouse looked out, and he said with a sigh:
"I suppose all these people know better than I.
It was silly, perhaps, but I did like the view
Of geraniums (red) and delphiniums (blue)."

The Doctor came round and examined his chest,
And ordered him Nourishment, Tonics, and Rest.
"How very effective," he said, as he shook
The thermometer, "all these chrysanthemums look!"

The Dormouse turned over to shut out the sight
Of the endless chrysanthemums (yellow and white).
"How lovely," he thought, "to be back in a bed
Of delphiniums (blue) and geraniums (red)."

The Doctor said, "Tut! It's another attack!"
And ordered him Milk and Massage-of-the-back,
And Freedom-from-worry and Drives-in-a-car,
And murmured, "How sweet your chrysanthemums are!"

The Dormouse lay there with his paws to his eyes,
And imagined himself such a pleasant surprise:
"I'll pretend the chrysanthemums turn to a bed
Of delphiniums (blue) and geraniums (red)!"

The Doctor next morning was rubbing his hands,
And saying, "There's nobody quite understands
These cases as I do! The cure has begun!
How fresh the chrysanthemums look in the sun!"

The Dormouse lay happy, his eyes were so tight
He could see no chrysanthemums, yellow or white.
And all that he felt at the back of his head
Were delphiniums (blue) and geraniums (red).

And that is the reason (Aunt Emily said)
If a Dormouse gets in a chrysanthemum bed,
You will find (so Aunt Emily says) that he lies
Fast asleep on his front with his paws to his eyes.

[olgar]

Есть несколько переводов, но мне почему-то именно этот, со всеми своими неровностями, милее всего. Сапгир - так тот вообще маньяк))))))))

Жила-была соня на клумбе в саду.
И так расчудесно у ней на виду
Цвели-расцветали, куда ты ни глянь,
Дельфиниум - синим и алым - герань.

Но доктор пожаловал вдруг, деловит:
"А что за больной тут в постели лежит?
Посмотрим язык... да, неважно совсем.
Как вам хризантемы - решенье проблем?"

Вот, вежливо прежде язык показав,
Заметила соня, что доктор неправ:
Любую проблему решают вполне
Дельфиниум синий, герань, как в огне.

Но доктор, нахмурясь, главой покачал,
Блестящую шляпу надел и сказал:
"Нужны перемены." И сей же момент
Он за хризантемами двинулся в Кент.

А соня тотчас улеглась средь своих
Любимцев малиновых и голубых,
"Чудесны", - тихонько себе говоря -
"Дельфиниум синий, герань, как заря."

Но доктор вернулся к решенью проблем
И саженцев много привёз хризантем.
"ТАК будет болезни удар нанесён.
А ваши герань и дельфиниум - вон!"

Стучали лопаты в рассветную рань,
Дельфиниум выкопан, с ним и герань.
Сам доктор сажал хризантемы: "Ну вот.
ТЕПЕРЬ-ТО лечение БЫСТРО пойдёт."

А соня со вздохом сказала: "О кей.
Наверное, всем этим людям видней.
По мне, глупой соне, так всё это зря.
Нет краше цветов, что как в небе заря."

Недуг взят за горло железной рукой:
"Питание и витамины, покой.
Да, вид хризантем эффективен весьма.
Мой градусник явно от них без ума!"

А соня от них отвернулась совсем,
Таких бесконечных кустов хризантем:
"Улечься бы снова в постельку свою,
В герань и дельфиниум, как я люблю."

Но доктор сказал: "Ах ты! Приступ опять!
Рецепт: пациента мне не волновать.
Массаж-молоко-и-прогулки-в-авто.
Пройдёт. Каковы хризантемы зато!"

Тут лапками соня прикрыла глаза
И ну себе воображать чудеса:
В саду, как и прежде, покой и уют,
Герань и дельфиниум мирно цветут.

Но доктор со знаньем, а не на авось,
Сказал: "Излеченье уже началось!
Вот все вам секреты свои расскажи.
Но как поутру хризантемы свежи!"

А соня, зажмурясь, заснула меж тем.
Ей снилось, что нет никаких хризантем.
Ни жёлтых, ни белых. В них нет красоты.
Герань и дельфиниум - чудо-цветы.

Такой эти сони упрямый народ,
Что сутками дрыхнут они напролёт,
Завидев в саду хризантемы едва -
САМОЙ ТЁТИ ЭМИЛИ это слова!

[olgar]

Зачем крутится ветр в овраге,
Подъемлет лист и пыль несет,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждет?
Зачем от гор и мимо башен
Летит орел, тяжел и страшен,
На черный пень? Спроси его.
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Гордись: таков и ты, поэт,
И для тебя условий нет.

[Vladimir MSIA]

Прощальное стихотворение Эльдара Рязанова.

В старинном парке корпуса больницы,
кирпичные простые корпуса...
Как жаль, что не учился я молиться,
и горько, что не верю в чудеса.

А за окном моей палаты осень,
листве почившей скоро быть в снегу.
Я весь в разброде, не сосредоточен,
принять несправедливость не могу.

Что мне теперь до участи народа,
куда пойдет и чем закончит век?
Как умирает праведно природа,
как худо умирает человек.

Мне здесь дано уйти и раствориться...
Прощайте, запахи и голоса,
цвета и звуки, дорогие лица,
кирпичные простые корпуса...

Эльдар Рязановjpg.jpg (18.56 КБ) 3145 просмотров

Запомним его молодым и прекрасным... Спасибо Вам Эльдар Александрович...

[person1534]

На краю края земли, где небо ясное
Как бы вроде даже сходит за кордон,
На горе стояло здание ужасное,
Издаля напоминавшее ООН.

Все сверкает, как зарница,-
Красота! Но только вот -
В этом здании царица
В заточении живет.

И Кащей Бессмертный грубое животное
Это здание поставил охранять,
Но по-своему несчастное и кроткое,
Может, было то животное, как знать!

От большой тоски по маме
Вечно чудище в слезах -
Ведь оно с семью главами,
О пятнадцати глазах.

Сам Кащей (он мог бы раньше врукопашную!) От любви к царице высох и увял,
Стал по-своему несчастным старикашкою,
Ну, а зверь его к царице не пускал.

- Ты пусти меня, чего там,
Я ж от страсти трепещу!
- Хоть снимай меня с работы,
Ни за что не пропущу!

Добрый молодец Иван решил попасть туда, - Мол, видали мы Кащеев, так-растак!
Он все время, где чего - так сразу шасть туда! Он по-своему несчастный был дурак.

То ли выпь захохотала,
То ли филин заикал,-
На душе тоскливо стало
У Ивана-дурака.

И началися его подвиги напрасные,
С Баб-Ягами никчемушная борьба -
Тоже ведь она по-своему несчастная
Эта самая лесная голытьба.

Сколько ведьмочек пришибнул!
Двух молоденьких, в соку...
Как увидел утром - всхлипнул,
Жалко стало дураку.

Но, однако же, приблизился, дремотное Состоянье свое превозмог Иван.
В уголке лежало бедное животное,
Все главы свои склонившее в фонтан.

Тут Иван к нему сигает,
Рубит головы, спеша,
И к Кащею подступает,
Кладенцом своим маша.

И грозит он старику двухтыщелетнему -
-Я те бороду, мол, мигом обстригу! -
Так умри ты, сгинь, Кащей! -
А тот в ответ ему: -Я бы рад, но я бессмертный, - не могу!

Но Иван себя не помнит: - Ах ты, гнусный фабрикант!
Вон настроил сколько комнат,
Девку спрятал, интригант!

Я докончу дело, взявши обязательство!.. -
И от этих-то неслыханных речей
Умер сам Кащей без всякого вмешательства,- Он неграмотный, отсталый был, Кащей.

А Иван, от гнева красный,
Пнул Кащея, плюнул в пол
И к по-своему несчастной
Бедной узнице взошел

[person1534]

Зачем гадать цыгану на ладонях
Он сам хозяин над своей судьбой
Скачи, цыган, на деревянных конях
Гони коней, спасибо, что живой

[olgar]

Про скрипучую Кошу.

Сидит печальная около миски.
Говоришь ей:
"Ты почему консервы опять не жрёшь?"
Она в ответ "скрип".
Поздно вечером просит пустить гулять.
Говоришь ей:
"Ты что ли не знаешь? --
комендантский час."
Она в ответ "скрип".
Приходит ночью топтаться на грудь.
Говоришь ей:
"У тебя совесть есть?"
Она в ответ "скрип".
И только когда уляжется наконец,
уткнувшись глупой своей башкой
мне в шею,
скажет тихонько так,
чтобы никто, кроме меня не услышал:
"Мр."
И я счастлив.



Про электронные письма виртуальному другу.

Заканчиваю письмо цветастым улыбчивым колобком,
чтобы ты не подумал, что мне грустно. Нажимаю "отправить".
Буквы и колобок рассыпаются мелкой пылью единиц и нулей;
вливаются тонкой струйкой в ближайшую вену всемирного интернета.
Как они не теряются там в толчее среди чужих единиц и нулей?
У них есть крючочки, которыми они цепляются друг за друга?
Я представляю себе эту зыбкую ниточку, этого слабого червячка,
которым стало моё письмо, как пробирается оно к китайской границе
или упорно ползёт под толщей вод Атлантического Океана.
Ведь я не знаю, в какой ты стране и даже на каком континенте.
Иногда я думаю, что ты нигде. А червячок ползёт. Он оранжевый.
Мне почему-то кажется, что оранжевый -- твой любимый цвет.
Когда ты получишь письмо, колобок будет немного усталым,
но с улыбкой от уха до уха. И ты сразу поверишь, что мне не грустно.

Ирина Яценко

[person1534]

Ни славы, и ни коровы,
ни тяжкой короны земной -
пошли мне, Господь, второго,
чтоб вытянул петь со мной.
прошу не любви ворованной,
не милости на денек -
пошли мне, Господь, второго,
чтоб не был так одинок.

Чтоб было с кем пасоваться,
аукаться через степь,
для сердца, не для оваций,
на два голоса спеть.
Чтоб кто-нибудь меня понял,
не часто, но хоть разок,
и с раненых губ моих поднял
царапнутый пулей рожок.

И пусть мой напарник певчий,
забыв, что мы сила вдвоем,
меня, побледнев от соперничества,
прирежет за общим столом.
Прости ему - он до гроба
одиночеством окружен.
Пошли ему , Бог, второго -
такого, как я и как он...

[olgar]

Хорошо гулять коту --
Ни к чему носить пальту.
И поэтому никто
Не видал кота в пальто.
Хоть и верен я мечте --
Повстречать кота в пальте,
Не сбывается мечта --
Все котяры без пальта...
О. Захаров

[person1534]

Шел я, брел я, наступал то с пятки, то с носка, -
Чувствую - дышу и хорошею...
Вдруг тоска змеиная, зеленая тоска,
Изловчась, мне прыгнула на шею.

Я ее и знать не знал, меняя города, -
А она мне шепчет: "Как ждала я!.."
Как теперь? Куда теперь? Зачем да и когда?
Сам связался с нею, не желая.

Одному идти - куда ни шло, еще могу, -
Сам себе судья, хозяин-барин.
Впрягся сам я вместо коренного под дугу, -
С виду прост, а изнутри - коварен.

Я не клевещу, подобно вредному клещу,
Впился сам в себя, трясу за плечи,
Сам себя бичую я и сам себя хлещу, -
Так что - никаких противоречий.

Одари судьба, или за деньги отоварь! -
Буду дань платить тебе до гроба.
Грусть моя, тоска моя - чахоточная тварь, -
До чего ж живучая хвороба!

Поутру не пикнет - как бичами не бичуй,
Ночью - бац! - со мной на боковую:
С кем-нибудь другим хоть ночь переночуй, -
Гадом буду, я не приревную!

[olgar]

В жилищах наших
Мы тут живем умно и некрасиво.
Справляя жизнь, рождаясь от людей,
Мы забываем о деревьях.
Они поистине металла тяжелей
В зеленом блеске сомкнутых кудрей.
Иные, кроны поднимая к небесам,
Как бы в короны спрятали глаза,
И детских рук изломанная прелесть,
Одетая в кисейные листы,
Еще плодов удобных не наелась
И держит звонкие плоды.
Так сквозь века, селенья и сады
Мерцают нам удобные плоды.
Нам непонятна эта красота -
Деревьев влажное дыханье.
Вон дровосеки, позабыв топор,
Стоят и смотрят, тихи, молчаливы.
Кто знает, что подумали они,
Что вспомнили и что открыли,
Зачем, прижав к холодному стволу
Свое лицо, неудержимо плачут?
Вот мы нашли поляну молодую,
Мы встали в разные углы,
Мы стали тоньше. Головы растут,
И небо приближается навстречу.
Затвердевают мягкие тела,
Блаженно древенеют вены,
И ног проросших больше не поднять,
Не опустить раскинутые руки.
Глаза закрылись, времена отпали,
И солнце ласково коснулось головы.
В ногах проходят влажные валы.
Уж влага поднимается, струится
И омывает лиственные лица:
Земля ласкает детище свое.
А вдалеке над городом дымится
Густое фонарей копье.
Был город осликом, четырехстенным домом.
На двух колесах из камней
Он ехал в горизонте плотном,
Сухие трубы накреня.
Был светлый день. Пустые облака,
Как пузыри морщинистые, вылетали.
Шел ветер, огибая лес.
И мы стояли, тонкие деревья,
В бесцветной пустоте небес.

(Заболоцкий)

[person1534]

СЦЕНА I

Дон Гуан и Лепорелло

Дон Гуан
Дождемся ночи здесь. Ах, наконец
Достигли мы ворот Мадрита! скоро
Я полечу по улицам знакомым,
Усы плащом закрыв, а брови шляпой.
Как думаешь? узнать меня нельзя?

Лепорелло
Да! Дон Гуана мудрено признать!
Таких, как он, такая бездна!

Дон Гуан
Шутишь?
Да кто ж меня узнает?

Лепорелло
Первый сторож,
Гитана или пьяный музыкант,
Иль свой же брат нахальный кавалер,
Со шпагою под мышкой и в плаще.

Дон Гуан
Что за беда, хоть и узнают. Только б
Не встретился мне сам король. А впрочем,
Я никого в Мадрите не боюсь.